О ПАМЯТНИКЕ ЩОРСУ

Хотел бы обратить дополнительное внимание на некоторые подробности убийств красных командиров, про которые рассказано в статье.

Все они были совершены на пике успехов 12-й Красной Армии, наступавшей весной-летом 1919 года на юго-запад и запад Украины. Успехи были достигнуты при подавляющем численном превосходстве петлюровской армии. Но правда была за красными, поэтому корпуса "сичевиков" буквально разваливались под ударами 1-й Украинской, потом - 44-й стрелковой, дивизии. Плюс к этому, конечно, настоящий талант полководцев Щорса и Боженко.

Ровно, освобождённый Новгород-Северской бригадой Черняка, - это почти западный край Украины, оставались Луцк, Ковель, Львов, Владимир-Волынский, после изгнания из которых петлюровская директория летела в пропасть. Но... вот он стиль противника красных: когда не получилось победить в открытых боях, стали бить в спину.

Ещё до убийства Черняка, в разгар боёв за Изяславль и Шепетовку, гибнет в июне (по некоторым данным - в мае) в только что освобождённом Бердичеве любимая жена Боженко - Федосья Мартыновна или "мамаша", как её полушутя звал и Боженко, и его бойцы. Как свидетельствовали бойцы, возвращавшиеся из отпуска, её перерезало поездом. Очевидно, гибнет не случайно, ибо была женщиной крепкой, решительной, имела специальный мандат на проезд в военных поездах.

А как раз перед этим Боженко неоднократно конфликтовал с железнодорожными комендатурами, одного коменданта в пышном красном галифе исхлестал плёткой за показанную фигу, а потом и вовсе расстрелял, приговорив судом трибунала, целую банду, затесавшуюся в комендатуру Бердичевской станции и создававшую систематическую пробку на бердичевском узле в самый разгар боёв за город.

Все подозрения сводились к тому, что это была месть и расчётливый удар в душу и спину прославленного командира. В эти же дни "случайно" подняла мятеж галицийская бригада Овчаренко, сначала перешедшая на сторону красных, а тут ударившая в их фланг и тыл. Батько Боженко в горе был готов снять бригаду с фронта и отправиться наводить порядок в тылах и Бердичеве. Только быстрое прибытие его боевого товарища Щорса и крепкие ободряющие слова предотвратили непоправимое.

Красные продолжали победное наступление. И вот 11 августа на станции Здолбунов гибнет командир Новгород-Северской бригады Тимофей Викторович Черняк во время мятежа подразделения, сформированного из пленных галицийских "сичевиков".

Не прошло и 10 дней, как перед наступлением на Новоград-Волынский батько Боженко глотнул для взбадривания коньячку, в котором оказалась подмешана царская водка. Отпаивали его молоком, и была надежда, что железный организм батько одолеет недуг. Но сам он почувствовал, что не выдюжит и попросил отвезти его в Бердичев, чтоб повидаться напоследок с Щорсом. И плакали все бойцы поголовно, чувствуя, что батько отправляется в смертную дорогу, хоть и старался он держаться бодро: несколько раз приподнимался он на носилках и грозил кому‑то рукою, и проклинал врагов, и снова, обессиленный, падал в свою колыску, сделанную из пик и бурок.

Поезд с больным батько Боженко прибывал на станцию Бердичев. Щорс дожидался поезда, везущего батько, в Бердичеве уже два часа, выехав ему навстречу из Житомира с четырьмя врачами, из которых двое были хирургами, вызванными из Киева. Кто знает, почему Щорсу казалось необходимым вмешательство хирургии, хотя здесь имело место вовсе не ранение, а отравление. Ему хотелось верить, что батько можно ещё спасти операцией.

Щорс ходил по платформе, заложив руки за спину, своей обычной лёгкой и бодрой походкой.

Самая внешность Щорса, - лёгкость и ритмичность движения его фигуры, за которой разгадывалась кипучая энергия, прямота и смелость, и лицо его, с правильными мягкими и вместе строгими чертами - прямым носом, правильно поставленными глазами, с широким и ясным разрезом, волевыми губами и подбородком, - всё в нём свидетельствовало о воле и об устремлённости.

Встретив Щорса, трудно было отвести от него взгляд: он притягивал к себе какой-то особенной значительностью и тем, что называется обаятельностью.

И два киевских профессора‑хирурга, прохаживаясь с ним по перрону и разглядывая с любопытством своего собеседника, знаменитого бойца украинской Красной Армии - Щорса, о котором слышали они столько легенд, - никак не могли представить себе, что этот прославленный командир ещё два года тому назад был простым военным фельдшером и прапорщиком.

Перед ними был образец нового человека, с новой культурой, с новыми человеческими качествами.

- Совсем не похож он на рубаку, - говорил один из хирургов - Полторацкий, когда Щорс отошёл от них, услышав звонки, чтобы посмотреть, не приближается ли поезд с умирающим другом.

- Поезд с батько Боженко подходит, товарищ комдив!.. - крикнул, подбегая, комендант станции.

Щорс вдруг заволновался. Нервная волна, как душем, окатила его и передалась остальным. Он побледнел, и вслед за тем на щеках у него выступил яркий румянец. Брови его твёрдо сошлись, и вдруг он стал тем Щорсом, которого знали люди в бою: весь из воли и напряжения.

- Ну, пойдём, - сказал Щорс, - батько приехал.

Батько лежал в лазаретной качалке, поставленной посреди салон‑вагона. Глаза его были полуоткрыты. Он уже был извещён полчаса тому назад, когда вдруг внезапно пришёл в сознание - за всё время восьмичасовой езды от Шепетовки, - что в Бердичеве ждёт его Щорс и что поезд подходит к Бердичеву.

Поезд дрогнул и остановился. Щорс шёл скорыми шагами вдоль состава. Он вспрыгнул на ступеньки, не дождавшись остановки поезда, и вошёл в вагон, оставив врачей и на минуту даже позабыв о них.

Батько, увидев входящего Щорса, сделал попытку приподняться на локте, но Щорс, подходя, махнул ему рукой.

- Здравствуй, Василий Назарович, дорогой!..
- Здоров, браток... здоров, Микола!.. - старик крепко, сколько мог, поцеловал Щорса, прижав его к себе слабой рукой.
- Ну, как ты?.. Не журись, будем жить мы с тобой! Я подниму тебя на ноги!
- Задави ты тую гидоту, Микола... задави... - сказал батько и замолк, любовно оглядывая стройного Щорса, присевшего возле него на табурете. - Гинеральное давай... - сказал он тихо, как будто передавал последнюю свою мечту.
- Дадим! - сказал Щорс. - А сейчас давай устроим генеральное твоей болезни. Я привёз докторов для консилиума.

Батько махнул рукой.
- Вези меня, Микола, до себе, до Житомира, бо не хочу я вмерти в дорози, там я буду вмирати.

Щорс вдруг понял со всею ясностью то, что было на самом деле.

В первый момент известия об отравлении Боженко он принял эту весть во всей её жестокости и непоправимости. Но с тех пор как он узнал, что батько живёт, говорит и что он едет сам к нему, хоть и больной, - надежда на лучший исход, свойственная всем людям, постепенно стала овладевать им.

- Ну, едем... - сказал Щорс. - Отвезу тебя к себе, Василий Назарович, отвезу тебя в Житомир. - "Спасибо за честь", - хотелось сказать ему, но он не сказал этого, чтобы не подчёркивать того, что было так скорбно.
- Спасибо!.. - сказал батько.

Щорс пригласил врачей зайти в вагон к умирающему.

Боженко заметил вошедших и спросил Щорса:
- Дохтура?..
- Да, - сказал Щорс. - Может, пусть всё‑таки они осмотрят тебя.

Но батько махнул рукой и потерял сознание.
Врачи ушли. В салон‑вагоне, чтобы не утомлять батько, остались лишь Щорс, Полторацкий да санитар.

Батько открыл глаза, глубоко выдохнул воздух и сразу обратился к Щорсу, как будто он всё время обморока преодолевал какие‑то препятствия и наконец вырвался к нему:
- Расскажи мени, Микола, як на фронте и де буде гинеральное сражение?..

И Щорс, ни на минуту не впадая в тон жалостливой няньки или сиделки у постели умирающего, но в том обычном тоне, в каком он всегда делился и советовался с боевым своим товарищем о своих замыслах, рассказал ему о положении.

Вдруг батько приподнялся, лицо его стало грозным, и он прокричал:
- Тепер... слухай сюди, Микола... не перебивай!.. Зроби так, як я скажу!..
- Поховай мене в Житомири на бульвари... де той Пушкин... - Батько остановился. Полторацкий поднёс ему какую‑то микстуру, но батько отстранил её и продолжал:
- Той великий поэт: он там на площи... там... Придуть ти пилсудчики‑собаки... придуть и викинуть мене з могилы... будуть знушаться з мого трупу... Нехай! Бо побачуть люди, уси побачуть и заплачуть... бо им буде жаль... з того знущания... И пидуть вони раптом уси, и твои бойцы ударять, Микола, з усией силы и разибьють наших врагов насмерть, бо того знущания не стерпит нихто... Ото ж я и мёртвый згожуся до бою!..

Он посмотрел темнеющим взором на Щорса и пал на его руки.
Мучительная агония борющегося со смертью богатырского тела длилась несколько минут. Батько затих, тело его распрямилось и стало длиннее, гораздо длиннее обычного.

- Смерть... - сказал Щорс. - Прощай, батько!..
- Да, смерть, - сказал Полторацкий и, отвернувшись, заплакал. У Щорса тоже сверкнула и покатилась по щекам слеза.

А поезд мчался к Житомиру.

И ещё три часа провёл Щорс, сидя у изголовья умершего и думая о том великом завете, который оставил ему боевой товарищ. И не мог он думать ни о чём ином, кроме всего того, что помнил об этом несравненном человеке, с которым так много у него связано было боевых и человеческих дел, и казалось, что не год провели они вместе, на одном фронте, но прожили целую жизнь неразлучно - и вот разлучились...

Но нет, батько и мёртвый остался живым, и мёртвый он едет в бой за Житомир.

"И долго, - подумал Щорс, - будет он воевать за родину, этот богатырь, вечный Илья Муромец, рождаемый народом в лихую годину для защиты от обид и неправд, от врага и набежчика, - сказочный богатырь, несломимая сила русской земли".

Кусок живого сердца вырвала у Щорса эта смерть, и боль в нём не утихала.

Траурные трубы протрубили по Житомиру о смерти батько. Но не мёртвый - хоть и бездыханный - подъехал он к нему. Положенный на лафет, от самого вокзала проехал он по улице к штабу, как знамя, зовущее к бою.

И встретившие и сопровождавшие его богунцы, Щорсовы курсанты и новгород‑северцы шли суровые и торжественные под штыком, и звякнули прикладом о мостовую, и стали разом все на караул, когда остановился траурный лафет на Пушкинском бульваре.

И вышел Щорс вперёд и склонил над батько боевое богунское красное знамя, данное самим Лениным в 1918 году.

Поклонился тем знаменем Щорс батько в прощальном поклоне и сказал:
- Товарищи бойцы, славные богунцы, таращанцы и новгород‑северцы... Потеряли мы в борьбе с контрреволюцией одного из славных товарищей - знаменитого командира!.. Слышите вы за Житомиром канонаду? Слышите, как ломится в наши двери враг? Он знает также, проклятый, кого мы сейчас хороним. Он знает, проклятый, что здесь на время задержались мы, чтобы отдать честь боевому командиру. Так знайте же завещание батько: "Не отдавайте мне почёта пустым салютом, а отдайте мне почёт боевым салютом, боевым артиллерийским ударом - из четырёх, как из двенадцати, - да так, чтобы меньше на несколько сотен стало тех подлюк и изменников от одного салюта!" Так просил нас батько - не тратить ни одного патрона и ни одного снаряда в воздух, салютуя ему на прощанье, а прямо в сердце врага направить тот салют. Выполним, товарищи, этот завет бойца... Многое хочется сказать об этом человеке, но нет времени у нас на то. И, может, мы, когда отвоюемся, а может, те, кого здесь нет, но кто знал батько, как мы, - его верные таращанцы, те, кто уцелеет в бою, - расскажут о нём всё, что хочется сейчас нам сказать здесь. Слушайте вы, весь народ украинский. Мы, уходящие в бой, полные мести за эту потерю... может, не вернёмся... Так слушайте же вы и передайте от поколения к поколению завет бойца: "И бездыханный хочу принимать участие в сражении за свободу народа и буду в бою с вами мёртвый". И теперь, товарищи, пока будут опускать гроб в могилу с траурным маршем, - вперёд! На врага, до полной победы! За мною! Прощай, батько!.. Не прошу тебя мирно лежать: всё равно ты окажешься с нами в бою.

Щорс подошёл и крепко поцеловал в уста своего боевого друга, сказав:
- Прими этот поцелуй от всей Красной Армии.

И снова заиграли "Интернационал" те трубы, которые сопровождали батько в бой и трубили этот гимн после победы, когда возвращались таращанцы с поля сражения.
И под звуки тех труб пошли в бой богунцы и новгород‑северцы, ведомые Щорсом.

Щорс ворвался клином в неприятельские цепи и, разломив их неистовым ударом надвое, зашёл врагу в тыл, развернувшись на обе стороны, как поступал с кавалерией в рейде, хоть у него не было здесь кавалерии, за исключением дивизионной разведки, оставленной на всякий случай на фланге, чтоб прикрывать артиллерию.

Но инерция галлеровой шляхты, рвавшейся уже два дня к Житомиру и узнавшей, что в городе траур, была такова, что не успел ещё Щорс ударить в спину неприятельской пехоте, а уж кавалерия неприятеля ворвалась в город и стала рыскать по городу и искать "могилу красного вождя"...

...Повернулся батько в гробу и сказал из‑под земли:
- А ну, подойдите, проклятые собаки, погляжу я на вас мёртвыми очами...

Не батько повернулся в гробу, а вытряхнули его подлые осквернители из гроба: ещё не успел и уснуть он как следует в смерти.

И пикой пробили ему пилсудчики мёртвые глаза и привязали арканом за шею, волоча геройское тело по Житомиру, и, оторвав ему голову, забросили ту знаменитую голову в бездонный колодец, а тело порубали на куски и растащили по всему городу на пиках: там лежала рука, там нога, и казалось, что всё боялись они, что срастутся богатырские члены, - и всё охотились за ними шляхетские всадники, упражняясь пиками, и казалось, что с одним только мёртвым примчались они сражаться.

Все житомирские жители, видевшие издевательство над свежей могилой бойца, клялись - безоружные и никогда не мечтавшие воевать, - что вступят они в ряды красных войск, как только те вернутся.

И послали рабочие свою делегацию к Щорсу, чтобы отыскали его и сказали о том, что делается в Житомире. Но Щорс знал и без делегации, что делается в городе, и приказал он своей артиллерии вместе с кавалерийской разведкой вымчаться к Житомиру и ударить вдоль улицы на картечь.

Попадали паны, как груши, на землю, когда, завидев въезжавшую в город артиллерию, понеслись от неё вдоль улиц, и в какую улицу ни помчатся - там и наткнутся на говорящие с ними огнём жерла пушек, давно приученных к смелому кинжальному удару.

А кавалерийская разведка заехала с вокзала, и с гиком два взвода понеслись на врагов с тылу. И ни один не ушёл живым из того конного уланского полка, что надругался над телом Боженко.

Пока артиллерия громила вражеских улан, Щорс всадил штык в зад петлюровской пехоте, и кричали петлюровцы, как лисы, попавшие в тенёта, запутавшись среди ночи и не разбирая, где свои, где чужие. Зато красные бойцы не ошибались, - и в особенности беспощадно работали штыком щорсовцы‑курсанты, впервые за всё время трёхмесячного учения выпущенные Щорсом в бой.

На рассвете стоял Щорс над взрытой батькиной могилой возле памятника Пушкину на бульваре и говорил бойцам:
- Что ж, правду сказал батько, - не улежалось ему в могиле, и мёртвый пошёл воевать он, как полагается герою.

И в тот же день набрал Щорс в Житомире новый батальон из добровольцев. И много было в том батальоне бородачей - рабочих и кустарей. И множество женщин предложили ему свои услуги для медицинского обслуживания, для хозяйственных и культурных целей дивизии.

Целая труппа актёров отдала себя в распоряжение дивизии, дав согласие выступать где угодно на фронте перед красными бойцами.

Так батько Боженко набирал добровольцев в Красную Армию - деятельный и после смерти. Нет, батько Боженко не умер...

 

"Николай Щорс никогда не имел отношения к ВЧК".

Он-то в буквальном смысле не имел, но жена его была чекисткой. Поэтому если кто-то захочет докопаться совсем сильно, то скажут, что косвенно имел отношение.

 

 Молодец, Ю.И!